Книга. Ополченский романс. З.Прилепин. Захар Прилепин — прозаик, публицист, музыкант, обладатель премий "Большая книга", "Национальный бестселлер" и "Ясная Поляна". Автор романов "Обитель", "Санькя", "Патологии", "Чёрная обезьяна", циклов рассказов "Восьмёрка", "Грех", "Ботинки, полные горячей водкой" и "Семь жизней", сборников публицистики "К нам едет Пересвет", "Летучие бурлаки", "Не чужая смута", "Взвод", "Некоторые не попадут в ад".
"Ополченский романс" — его первая попытка не публицистического, а художественного осмысления прожитых на Донбассе военных лет.
В трёх шагах от погранстолба стелилась земля, где не действовали никакие законы. Люди, обитавшие здесь, не подчинялись никому извне. Более того, изнутри они тоже никем толком не управлялись.
На Донбасс он собрался быстро и неожиданно для самого себя. Попросил отпуск на работе; никто даже не поинтересовался планами Вострицкого на ближайший месяц.
На Донбасс Вострицкий ехал от лёгкости жизни, и ещё оттого, что мироздание, казалось, окосело, скривилось, съехало на бок, — а этого он не любил.
Полевой командир Разумный — в отличие от Лесенцова, местный, донбасский, —
идеально воспроизвёл существовавший прежде исторический типаж: он походил на очень хорошего учителя географии, который вдруг, когда начался сезонный апокалипсис, обнаружил в себе умение убивать.
Убивать Разумный старался за дело.
Скрип был казах по национальности, но местный. Скрипом его звали, потому что в детстве он не только занимался боксом, но и ходил в музыкальную школу.
За мёртвым Пистоном приехала мать. Она увезла хоронить сына в деревню, где он вырос, — недалеко, километров тридцать от их позиций. Лютик удивился: как же такой необычный, читавший книжки и слушавший диковатую музыку Пистон, вырос в деревне. Лютик думал, что Пистон — городской.
Донбасская война нарисовала его. Появились морщины, линии рук, отпечатки шагов. Он обветрился, обтрепался. Теперь точно знал звук своего голоса. Посреди лица распустились степной пылью тронутые глаза.
Когда Вострицкий спустя 4 донецких года случайно увидел свои прежние фотографии — его почти замутило: словно он везде там был голый, белый и застигнутый врасплох.
Лесенцов знал Командира две недели и один день. И это были удивительные две недели. Ради них стоило прожить предыдущие сорок лет.
Лесник был по бабушке эстонец, Худой имел татарскую примесь, и только Абрек оказался русским. Лет двадцать назад отслужив в армии, Абрек полюбил воинское дело, по контракту объездил далёкие горячие точки; а когда началась война — вернулся в места, где вырос.
Отрядом командовал удивительный мужик, позывной — Художник. Он мог бы служить священником или жить в скиту: от него шло почти зримое тепло, он был несказанно ласков и всегда носил при себе конфеты. Художник родился где-то здесь, в донбасских степях, потом перебрался в Россию, — а когда началась война, навострился обратно.
Из Славянска вышел, Дак позывной. Из российских контрактников. У тётки отдыхал в деревне под Славянском — и, когда началось, сразу ушёл в ополчение.
Они считали себя носителями правды объёмной и важной настолько, что их конкретная жизнь на этом фоне становилась почти невесомой.